Наследие Л.Н. Гумилёва и экономическая мысль России

доцент кафедры экономической теории Санкт-Петербургского государственного университета,

доктор экономических наук

Всякий настоящий, творческий исследователь всегда вырабатывает свой, новый метод. Ибо метод есть живое, ищущее движение к предмету, творческое приспособление к нему, «из–следование», «изобретение», вживание, вчувствование в предмет, нередко импровизация, иногда перевоплощение.

Чем значительнее и многограннее личность ученого, тем сильнее воздействие смысла его творчества на конкретные области научного знания и связанные с ними методологии. Если обратиться к наследию Льва Николаевича Гумилева, то обращение к смыслу его творчества поможет российским экономистам упорядочить хаотическую массу терминов, заимствованных из различных научных школ и выстроить строгую архитектонику знания — в соответствии с истинным предназначением экономической науки России.

Глубинные причины геополитической катастрофы начала 1990-х годов и последующей череды социально-экономических кризисов лежат в области мышления. «Если разрушается мышление, то разрушается все», как говорил Конфуций. Морок европоцентризма и по сей день довлеет над умами управленческих и интеллектуальных элит России. Линейное понимание истории, согласно которому всемирноисторический процесс есть восхождение от низших форм общества ко все более высоким (прогресс), неизбежно приводит к признанию неевропейских культур «неисторическими» или «отсталыми» по сравнению с эталонной цивилизацией Запада. В соответствии с этим кредо, конкретно — историческое хозяйственное пространство той или иной страны изымается из реального контекста природных, культурных и этнических закономерностей и рассматривается в качестве спекулятивной, концептуальной системы в рамках доминирующего в экономической науке Запада «мейнстрима». Доминирующий ныне «англосаксонский мейнстрим» осуществил полную редукцию хозяйственно-культурного разнообразия к предельно абстрактной математической формализации экономического поведения частных лиц и фирм. Кризис современной экономической науки в России, выразившийся в ее неспособности разработать необходимую обществу модель социально-экономического развития, обусловлен вполне определенным подходом (европоцентризмом) к пониманию смысла всемирной истории.

Иной подход к постижению истории отстаивал Л.Н. Гумилев, в сочинениях которого ошеломляющее развитие получила концепция культурно-исторических типов, разработанная в XIX в. Ф. Ратцелем, Н.Я. Данилевским и К.Н. Леонтьевым, а в XX в. — О. Шпенглером и А. Тойнби. Приняв постулат культурно-исторической школы о том, что каждая культура «имеет свой путь развития, и, следовательно, нельзя говорить об «отсталости» или «застойности» неевропейских народов»1, Гумилев увидел всемирно-историческое там, где ранее видели только особенное, дискретное — в виде локальной истории отдельных культур и цивилизаций. История, по Гумилеву, это история не только замкнутых культурных типов, ограниченных в пространстве и во времени. Всем историческим процессам присуще общее: «возрасты или смены фаз жизненного цикла, так как последние не происходят в техносфере — создании рук человеческих, а имеют место только в природных явлениях, особенно в биосфере»2. Однако история не представляет собой бесконечное повторение с определенным ритмом одних и тех же жизненных циклов. Л.Н. Гумилев открыл энергетическую движущую силу всемирной истории — пассионарные толчки, благодаря которым возникают новые суперэтносы (большие группы людей, объединенных общей ментальностью). Они (рассмотренные толчки) происходят одновременно и по одной линии, вытянутой по поверхности Земли на многие тысячи километров3. На этой идее базируется гумилевское понимание этнической истории как ряда автономных биосферных процессов, имеющих четкую внутреннюю закономерность, инвариантную для всех исторических эпох. Жизненный цикл суперэтносов носит неравновесный и нелинейный характер: фазы этногенеза неравны по времени и интенсивности протекания, ассиметричны по степени энергетического накала и уровню пассионарного напряжения. В экономической науке подобную нелинейную «пульсирующую динамику» ритмов технико-экономических парадигм открыла современная исследовательница длинных волн Карлота Перес4.

Из приложения принципов теории этногенеза Л.Н. Гумилева к познанию экономики следует:

1. Экономические системы — открытые неравновесные системы, которые обмениваются с окружающей средой (природой и обществом) веществом, информацией и энергией. Следовательно, в определение экономики должна входить и окружающая среда, влияющая на нее. Рассмотрение же экономики как изолированной от окружающего мира сугубо «концептуальной» и потому равновесной системы является весьма вольным и далеким от жизни допущением. Экономика — это часть открытого мира, в котором она видоизменяется под влиянием различных сил и событий и потому она должна быть рассмотрена в неразрывной связи с природной средой и культурой.

2. Историзм и учёт «человеческого фактора» становятся приоритетами экономического мышления. Особенно в условиях качественных перестроек и метаморфоз хозяйственной системы, когда выбор ею новой траектории развития из нескольких альтернатив непосредственно определяется субъективными представлениями, волей и действиями людей.

3. Всемирная история многовекторна, в основе ее динамики лежит разнообразие путей развития культур и цивилизаций как принцип. Человечество неизмеримо шире и выше любой своей индивидуализации в истории. Это позволяет учесть ценность разных экономических культур как самодостаточную и абсолютную, как вклад каждого народа во всемирное хозяйство и отказаться от «осуждения» самобытных экономических культур нормами одной «прогрессивной» или от попыток выдать своеобразную форму одной из экономических систем за универсальную или общечеловеческую.

Обратим внимание на два аспекта теории Гумилева, важных для развития экономической науки России.

Значение природно-географического фактора. Л.Н. Гумилев, обобщив факты этнической истории, обнаружил, что движут эту историю природные, биосферные процессы. При этом сам этнос является формой коллективного существования людей, органически входящей в биосферу в качестве верхнего звена геобиоценозов5. Взгляд на экономику в контексте геоклиматических факторов расширяет возможности научного анализа.

О плодотворности подобного подхода свидетельствует ряд оригинальных современных исследований, среди которых выделяется сочинение Лусине Бадалян и Виктора Криворотова «История. Кризисы. Перспективы. Новый взгляд на прошлое и будущее»6. Они разработали теорию ценозов — уникальных адаптаций человека к историческим геоклиматическим зонам, порождающих стадии технико-экономического развития. Заселение и хозяйственное освоение людьми новой геоклиматической зоны («неудобий» по терминологии авторов) являлось спусковым механизмом инновационно-технологических циклов. Способность стран и народов находить новую геоклиматиче­скую зону для освоения новых технологий открывает, по мысли Бадалян и Криворотова, окна возможностей для смены мирохозяйственных парадигм и появления новых лидеров мировой экономики. Особенно привлекательной в качестве следующего потенциального центра развития видится авторам территория России.

Природно-географический фактор играет определяющую роль в хозяйствовании на «Больших Пространствах» Евразии и является ключом к пониманию смысла и направлений евразийской экономической интеграции. Предшественники Льва Гумилева русские ученые — евразийцы еще в 1920–1930 гг. считали, что экономика России и других внутриконтинентальных стран подчиняется принципиально иным закономерностям нежели экономика «океанических государств», имеющих выход к морю и доминирующих в морской торговле. Экономист и географ Петр Савицкий доказал, что интеграция России в «мировой рынок» будет носить заведомо разрушительный для народного хозяйст­ва характер7. Он доказал, что стоимость перевозки товаров по морю в разы дешевле, чем их перевозка по суше: «в расчете на одинаковое расстояние германский железнодорожный тариф перед войной (первой мировой войной — М.Р.) был приблизительно в пятьдесят раз выше океанского фрахта. Но даже ставки русских и американских железных дорог... превосходили в 7–10 раз стоимость морского транспорта». Следовательно, «мировой рынок» или, говоря современным языком, «глобальная экономика» представляет собой ловушку для внутриконтинентальных евразийских государств. Продукция внутриконтинентальных хозяйств неизбежно будет не конкурентноспособна в сравнении с продукцией «океанических государств». По словам Петра Савицкого, для континентальных евразийских стран «перспектива быть «задворками мирового хозяйства» становится — при условии интенсивного вхождения в мировой экономический обмен — основополагающей реальностью». При этом «наиболее обездоленной» в смысле размера пространств, удаленных от моря и замерзаемости большинства морей «является та экономически-географическая сфера, которую мы обозначаем именем Россия-Евразия». Евразийский путь в экономике, по Савицкому, состоит во всемерном развитии системы «внутриконтинентального обмена» — в создании самодостаточного евразийского хозяйственного мира, объединяющего Россию и сопредельные государства в автономное торгово-экономиче­ское сообщество, основанное на внутриконтинентальных хозяйственных связях и разделении труда.

Решающее значение в хозяйственном развитии «Больших Пространств» Евразии имели сухопутные трансконтинентальные магистрали — от Великого шелкового пути и «пути из варяг в греки» до транссибирской железной дороги и Байкало-Амурской магистрали. Евразийские цивилизации, сменявшие друг друга в истории, вырастали из культурно-хозяйственной гегемонии того или иного этноса на сухопутных и речных торговых путях, вокруг которых строились города, развивались торговля и производство, создавались уникальные общественно-хозяйственные системы. Континентальные транспортные магистрали ускоряют экономические обороты, связывают воедино евразийские регионы, позволяют получать «транспортную ренту» — доходы от перевозки грузов, обеспечивают экономическую и политиче­скую власть на евразийских пространствах. И, главное — трансконтинентальные сухопутные магистрали создают движущие силы экономического роста за счет долговременного эффекта от масштаба и диффузии инноваций в строительстве, торговле, промышленности. В свете сказанного, реализация обсуждаемого ныне мегапроекта «Евразийская трансконтинентальная железнодорожная магистраль» может дать чаемый модернизационный толчок отечественной экономике.

Пассионарность и субъектный подход. Коллективная историческая индивидуальность — центральное понятие евразийской философии истории8, коренным образом отличное от методологического индивидуализма «англосаксонского мейнстрима». По мысли философа Льва Карсавина, одно время активно участвовавшего в евразийском движении, «нет развития без субъекта развития. Но субъект не вне развития — тогда он был бы не нужен — а в самом развитии. Нет субъекта и развития, а есть развивающийся субъект. Тем самым он реален, как реально само развитие, и должен быть признан объемлющим и содержащим все развитие»9.

 Одной только философской констатации приоритета субъектного подхода к исследованиям над обезличенной бессубъектной логикой недостаточно, когда речь идет об общественно-хозяйственных системах с действующей и живой человеческой личностью. Возникает вопрос о том, где с наибольшей ясностью и конкретностью обнаруживается и фиксируется искомый человеческий фактор истории? Действие субъектного фактора сложно обнаружить в индивидуальной и потому неповторимой реакции отдельного человека, зато он прозрачно проступает в коллективной психологии и коллективных действиях групп людей. Именно и только стереотипы поведения больших групп людей («коллективных исторических личностей», по терминологии Карсавина) могут быть зафиксированы в качестве проявлений субъектного фактора в обществе, экономике, этногенезе.

Учение Л.Н. Гумилева об этносе базируется на определении главного системообразующего признака этнических коллективов — самоидентификации или ощущении своего единства: «мы такие-то, а все прочие другие (не мы)». Дальнейшие исследования Гумилева показали, что этносы, выделяющие сами себя из окружающего мира, всегда обладают общностью поведенческих черт, передаваемых из поколения в поколения. И эти поведенческие стереотипы не случайны, они вырабатываются в результате приспособления людей к этнической и ландшафтной среде. Стереотип поведения передается по наследству и служит фундаментом этнической традиции, включающей в себя культурные устои, формы общежития и хозяйства, имеющие в каждом этносе свои неповторимые особенности10. 

Обращение к этнокультурному фактору оказывается необходимым условием познания и современной хозяйственной жизни. Поскольку сегодня в мире насчитывается около 5 тыс. этносов и примерно 10 тыс. обществ со своими культурными, лингвистическими и хозяйственными особенностями, В.Т. Рязанов вводит в научный оборот понятие «этно-экономическая система» и рассматривает этноэкономику «как важный раздел общей экономической теории, посвященный изучению особенностей экономического поведения этнических общностей»11.

Пожалуй, самое выдающееся среди открытий Л.Н. Гумилева это открытие пассионарности — энергетической движущей силы истории, задающей ее ход, зигзаги и ритмы. Пассионарность или «повышенная способность к напряжениям» представляет собой избыток биохимической энергии, обратный вектору инстинкта и определяющий способность людей к деяниям и свершениям, к жертвенности во имя идеальной потребности или цели, ради достижения которой индивид ограничивает свои материальные потребности, а порой жертвует жизнью12.

Несмотря на то, что сам Гумилев отнес свое открытие к области естественных наук, думается, что его идея вполне применима в гуманитарных науках. Ученые-экономисты не раз обращали внимание на значение психической энергии личности в экономике. Среди них — К. Маркс, В. Зомбарт, М. Вебер, С.Н. Булгаков, А.А. Богданов, Дж. М. Кейнс. Кейнс писал о том, что «заметная часть наших действий, поскольку они направлены на что-то позитивное, зависит скорее от самопроизвольного оптимизма, нежели от скрупулезных расчетов, основанных на моральных, гедонистических или экономических мотивах... Именно наша врожденная жажда деятельности есть та сила, которая движет миром»13.

Особый душевный этос, побуждающий человека к повышенной «жажде деятельности», был в фокусе внимания исследователей генезиса и специфики капиталистического предпринимательства. Уместно вспомнить о «духе капитализма» М. Вебера, о «предпринимательских натурах» В. Зомбарта и о творческой роли предпринимателя в «созидательном разрушении» экономического равновесия у Й. Шумпетера. Поставим вопрос шире. Если энергийные свойства личности, возбуждающие ее деятельную активность, оказались столь важными для развития одной из сфер хозяйства, то, может быть, указанные свойства имеют всемирно-историческое значение и обнаруживаются в любую экономическую эпоху?

История экономических эпох показывает, что интенсивный труд нескольких поколений, благодаря которому в экономический оборот вовлекались новые источники роста или методично и целеустремленно использовались производственные ресурсы, на определенном этапе теряет свое прежнее значение безусловной ценности. Потомки деятельных и трудолюбивых предков теряют стимулы к производительному труду, культивируют паразитарную мораль спекулятивного «казино-капитализма» и гедонизм. Начинается исход масс населения из отраслей, требующих напряженных трудовых усилий. Интенсивная повседневная работа кажется ненужной и утомляющей повинностью. Такую радикальную перемену не объяснишь одной лишь эволюцией материальных производительных сил или общественных институтов. Когда пассионарность, питающая трудовые и предпринимательские практики иссякает, наступает деградация господствующего типа экономической личности, и, как результат — общий упадок экономической жизни. Господствующей становится перераспределительная экономика, ориентированная на получение рент — экспортно-сырьевых, финансовых и коррупционных сверхдоходов.

В продуктивном хозяйстве любая работа всегда требует от личности самоотдачи, превышающей размер получаемого вознаграждения. Напряжение трудовых усилий, самоограничение, творчество и добросовестность невозможно в полной мере выразить в категориях обмена — ни в денежном, ни в статусном вознаграждениях за труд. Особенно ярко это проявляется в период становления исторических типов хозяйства. Вспомним о деятельных предпринимателях — староверах в России, об энергичных накопителях- пуританах в Англии, о технократах и менеджерах — пионерах научно-технического прогресса, об энтузиастах социалистического строительства в Советском Союзе. Качественные отличия религиозных учений и радикальных социальных проектов мироустройства здесь не существенны: и в том, и в другом случае мы видим единые стимулирующие пассионарные механизмы влияния религиозных смыслов, идеологий и мировоззрений на развитие экономики14.

Значение религиозно–философских основ истории порой завуалировано у Гумилева несколько навязчиво представленной склонностью автора к «здравому смыслу» естественно-научного позитивизма. Между тем его сочинения буквально насыщены апелляциями к идеальному контексту мироздания — к религиозной догматике и богословским спорам, к проблемам мироощущения и особенностям психического склада людей, к смене идеалов в ходе истории. Можно сказать, что Гумилев, преодолевая идеологическое давление материализма и открывая скрытые глубины всемирной истории, в итоге оказывается философом истории, постигающим в калейдоскопе событий и обстоятельств действие метафизических сил. Приведу два фрагмента из сочинений Л.Н. Гумилева. «Ведь не в силе Бог, а в правде; и творение его — Земля — прекрасна; а Зло приходит извне, от врат Ада, и самое простое и достойное — загнать его обратно»15. При этом «Только силою пречестного креста спасена Земля от уничтожения (может быть, психической аннигиляции) и ныне готовится к встрече Параклета (Утешителя), который преодолевает пространство, время и злобность душ людских»16.

И именно с временными победами негативного мироощущения над позитивным и небытия над бытием — со стремлением к уничтожению разнообразия мира связывал Гумилев возникновение антисистем в истории. Негативное мироощущение выражается в идеологии антисистем, «которая объявляет существующий мир злом, прошлое — «проклятым», а настоящее — подлежащим полному исправлению либо иллюзией, от которой надо избавляться»17. Антисистемы паразитируют на бытии и возводят ложь — в принцип.

Антисистемы существуют и в экономике. Следуя методологии Л.Н. Гумилева, под экономической антисистемой мы будем понимать такое социально-экономическое устройство, которое, не обладая собственным потенциалом роста, существует за счет сложившихся хозяйственных укладов, разлагает и разрушает их. Атрибутами антисистемы являются: создание ложного (иллюзорного) образа идеального экономического порядка и искажение мотивов хозяйственных субъектов, ориентация не на созидание источников экономического роста, а на их «проедание» и симуляцию развития; разрушение традиционной этики труда и потребления; необратимые нарушения экологического равновесия; насильственное навязывание искусственной для данных условий места и времени модели хозяйствования.

В контексте российского реформирования весьма поучителен рассмотренный Гумилевым опыт антисистемы из истории Вавилона конца VI в. до Р.Х. После женитьбы царя Навуходоносара на египетской принцессе в Вавилон прибыла ее свита из образованных египтян, которые предложили на основе передового тогда египетского опыта мелиорации построить новый канал и увеличить орошаемую площадь. Канал был сооружен, что привело к катастрофе: почвы близ Вавилона засолились, земледелие перестало быть рентабельным, жители уходили из города. В результате Вавилон потерял значение центра мировой силы и впоследствии был завоеван. «Если бы царем был местный житель, — резюмирует Л.Н. Гумилев, — он понял бы, какие губительные последствия несет непродуманная мелиорация, либо посоветовался бы с земляками, а среди них нашлись бы толковые люди. Но царем был халдей, войско составляли арабы, советники были евреи. Египетские же инженеры, первые в истории технократы перенесли свои приемы мелиорации на Евфрат механически... Самым трагичным было то, что мигранты вступали с аборигенами в обратную связь. Они их поучали, вносили технические усовершенствования, годные для родных ландшафтов мигрантов, а не для тех мест, куда они их механически переносили. И подчас губительные воздействия становились необратимыми»18.

Как показали исторические изыскания Гумилева, от антисистем мир избавляют усилия пассионариев, способных на сверхнапряжения и жертвенность, на разработку и волевую реализацию новых общественных стратегий. «Субъекты стратегического действия», если использовать термин современного историка Андрея Фурсова, или «люди длинной воли», по терминологии Льва Гумилева, распространяют среди окружающих свои положительные установки, сообщают им повышенную активность и энтузиазм.

Магия Гумилевских текстов столь сильна, что идеальное бытие его понятий, предназначенных для научного оборота (пассионарность и пассионарии, этнос и суперэтнос) стало реальным бытием, вошло в жизнь читателей его сочинений. Разве это не ярчайшее проявление пассионарности в творчестве — научного озарения, которое, по словам Льва Николаевича Гумилева, «охватывает сердце и мозг пламенем постижения истины».